«Как-то совесть продавать не хочется»

Студенты российских журфаков рассказали «Важным историям», как преподавателей-практиков из независимых СМИ сменили журналисты из провластных изданий. Теперь студентам предлагают стажироваться и работать в государственных медиа — RT, ВГТРК, ТАСС, либо вообще уходить из журналистики. На занятиях преподаватели боятся обсуждать войну, а если и делают это, то поддерживают агрессию России. Не говорят на парах ни о цензуре, ни о массовых блокировках независимых изданий и рекомендуют не писать курсовые и дипломные работы об «иностранных агентах» или «экстремистских» Facebook и Instagram. Студенты с горечью признают, что когда-то поступали на совсем другой факультет, чтобы заниматься честной журналистикой и учиться у профессионалов, а не у пропагандистов. 

«Адекватных преподавателей остается все меньше»

Студентка 4-го курса факультета журналистики СПбГУ 

[После начала войны] преподаватель, который ведет курс по журналистским расследованиям, попросил студентов найти мистификации в истории Украины и разоблачить их. Напрямую он свою позицию о войне не выражал, но, например, про закрытие «Новой газеты» (издание приостановило работу до окончания войны. — Прим. ред.) сказал: «Так надо». Выглядело, как будто он тихонечко этому радуется.

Другой преподаватель в прошлом военный. Его сейчас просто рвет. Он советует смотреть «Бесогон» (пропагандистская программа Никиты Михалкова. — Прим. ред.), включает нам [выступления Владимира] Путина и [министра иностранных дел Сергея] Лаврова. Прямо говорит, что идет война, и считает, что в Украине действительно есть нацики. 

Но нам повезло с нашим преподавателем-практиком, она молодая, только после аспирантуры. Мы с ней каждую неделю обсуждаем, кого заблокировали, кого признали нежелательными, что нам нравилось в этих СМИ — такая минута молчания. То есть преподаватели, которые контактируют с профессией, еще остались, но их можно по пальцам одной руки пересчитать. Журфак еще не умер, он находится в коме. Проблема в том, что адекватных преподавателей с каждым годом остается все меньше и меньше. 

Для меня стало шоком, когда вышло письмо [в поддержку войны в Украине от лица преподавателей и студентов СПбГУ], которое инициировала [заведующая кафедрой на факультете журналистики СПбГУ Людмила] Громова. Кажется, дело в том, что у некоторых преподавателей [из числа подписавших письмо] как раз истекает контракт и они хотели как-то выслужиться. Но то, что там оказались подписи мертвого студента и преподавателя, уже о многом говорит. 

Я переживаю, что сейчас все СМИ закрывают, а мы не можем идти стажироваться в заблокированном медиа, это [в СПбГУ] невозможно. В прошлом году я прошла практику в «Новой газете». Это был скандал. Мне позвонили из отдела практики и намекнули, что не будут принимать такую практику и посоветовали «поискать другое место». Я им говорю: «А почему? По документам же все нормально». Их смутило, что политика у «Новой» оппозиционная и вообще ее могут объявить иностранным агентом.

Отдельная проблема сейчас с защитой дипломов. Нам строго запретили писать про Instagram и Facebook, потому что они «экстремистские». У многих ребят возникли проблемы с дипломами, им пришлось их адаптировать очень быстро, что-то переписывать. 

Когда начали закрывать и блокировать медиа, все [студенты] расстроились. Но сейчас, наоборот, все восприняли это как вызов, подумали, что сейчас все уехали, и мы надежда российской журналистики, мы должны за это бороться. Но насколько этого запала хватит, я пока не знаю. Где сейчас искать настоящую журналистику, непонятно. Наверное, только за границу уезжать учиться. 

«Работать в пропаганде у нас не то что не зазорно, это даже поощряется»  

Студентка 4-го курса факультета журналистики ВШЭ

За четыре года в Вышке сильно изменился состав преподавателей в сторону провластных. В 2018 году я поступала совершенно на другой факультет. Я долго выбирала универ, смотрела по преподавателям журфаков, мне показалось, что везде одни пропагандисты, а в Вышке нет. Тогда там еще обещали работу или стажировку в «Эхе Москвы», в The Village, РБК. Многие выпускники работали в независимых СМИ и об этом было написано на сайте. Так что я шла в Вышку к преподавателям с высокими журналистскими стандартами. С 2019 года всё очень сильно начало меняться. Один за одним пошли скандалы из-за цензуры [на студенческом ток-шоу], потом стали увольнять преподавателей. 

В прошлом году у меня вел пары [главный редактор «Медиазоны»] Сергей Смирнов, он учил нас писать тексты. Предмет остался, а Смирнова нет. Был курс по расследовательской журналистике, который вели Сергей Соколов из «Новой газеты» или Александрина Елагина [из Polit.ru]. Теперь там преподают люди, которые вообще никакого отношения не имеют к расследованиям. Не все преподы сменились на провластных, некоторые вполне адекватные и могут говорить о войне, но не учат ничему, чему должны учить на своих парах.

Есть и откровенные пропагандисты. Например, предмет «Производство новых медиа» теперь ведет колумнист RT и «Комсомольской правды». Слово «война» на парах он всегда заменяет на «текущую ситуацию» и предлагает нам делать проекты, которые высмеивают санкции или показывают, как Запад хочет нам поднасрать, чтобы мы тут плохо жили. Он же приглашает журналистов из «Комсомольской правды» и Фонда президентских грантов, которые тоже рассказывают, что санкции это плохо и нас все хотят уничтожить. Другие преподаватели пишут колонки или как-то еще сотрудничают с RT. Например, политическую журналистику преподает [генеральный директор RT Алексей] Николов, и на лекциях у него полный пропагандистский треш в духе «если бы хотели отравить Навального, то отравили бы».   

В этом году никто, кроме одного преподавателя, вообще не говорит с нами про профессиональную этику. И вообще, каких-то разговоров, о том, что происходит с медиа, где журналисту работать, что вообще нам делать сейчас, — их не было. С начала войны, уничтожения СМИ в России, цензуры, преподаватели не изменили свой подход и говорят, что не будут сейчас это всё обсуждать. Мол, вы и так всё знаете, а мы ничего говорить не будем, потому что хотим продолжать нашу нормальную жизнь, нам и так тяжело психологически.

В ноябре был скандал с прохождением практики в СМИ-иноагентах, запретили там стажироваться. Потом этот запрет отменили, но когда я смотрела списки, кто куда пошел на практику, то очень много людей стажировались или уже работали в государственных СМИ (например, в «Вечерней Москве», ВГТРК, RT, «Общественном телевидении России». Также много студентов стажировались в РБК. Список есть в распоряжении редакции. — Прим. ред.).

Многие однокурсники считают, что в пропагандистских СМИ нормально стажироваться и работать. У нас постоянно в чатах возникают ссоры между сотрудниками «Новой газеты» и «Вечерней Москвы». Последние воспроизводят все пропагандистские штампы. После Бучи у нас был, наверное, самый большой срач в чате студентов жура на 150 человек. Мои сокурсники и сокурсницы, которые работают в пропаганде, говорили, что Буча — это работа западных спецслужб с актерами. Многие просто соглашались с ними. Работать в пропаганде у нас не то что не зазорно, это даже поощряется преподавателями, потому что Вышка заключает договор с РИА, ТАСС, RT, чтобы студентов туда брали на практику. 

Теперь у нас во главе программы [журналистики] стоит советник ректора [Олег] Солодухин, который раньше организовывал провластные форумы. Он советует нам увольняться из заблокированных изданий и идти в «нормальные» СМИ. Говорит, что много выпускников вовсе не работают журналистами, и если хотите нормально жить, то вообще не работайте в СМИ.     

«Преподаватели заливают про какие-то фейки и нацистов»

Студентка 4-го курса факультета журналистики СПбГУ

О войне в Украине преподаватели по большей части молчат. Есть несколько провластных преподавателей, которые говорят, что в России все хорошо и что сейчас [о войне] появляется много фейков. Речь идет об украинских изданиях либо о наших независимых медиа. По-моему, они должны говорить о том, что сейчас много фейков с обеих сторон и давайте будем учиться их распознавать.

У меня всего одна преподавательница, которая открыто говорит, что ситуация тяжелая, все остальные либо молчат, либо высказываются в поддержку [войны]. Преподаватели из других институтов СПбГУ (ведут непрофильные курсы. — Прим. ред.) даже позволяют себе высказывания о том, что мы [Россия в Украине] убиваем нацистов. Студенты на фоне происходящего обсуждают варианты переезда [из страны]. 

Когда наши преподаватели и студенты подписали письмо в поддержку войны, я не была удивлена: если почитать высказывания Людмилы Громовой, которая его инициировала, очевидно, что пропутинский журфак просто решил лишний раз показать свою лояльность. Это кринж. Когда мы обсуждали письмо с однокурсниками, зачитывали фамилии [подписавшихся под письмом], отнеслись к этому так: «Список преподавателей, к которым не стоит относиться с уважением». 

Раньше журфак СПбГУ очень любил «Бумагу», «7x7» и многие другие теперь уже заблокированные издания. [Они] всегда преподносились как пример качественной журналистики, а теперь ничего: никаких за, никаких против, просто их вообще больше не упоминают. Еще недавно к «Эху Москвы» преподаватели относились как к качественному медиа, а сейчас говорят о нем с каким-то презрением, просто потому что его заблокировал Роскомнадзор. И еще преподаватели упомянули, что теперь нельзя будет в дипломных работах анализировать заблокированные издания и СМИ-иноагенты. 

[Если раньше] мы разбирали расследования и материалы ныне признанных иноагентами и хотели работать так же, как они, и преподаватели ставили их в пример, а в антипример ставили пропаганду, то сейчас либо какое-то похоронное молчание [о заблокированных и признанных иностранными агентами СМИ], либо презрение к тому, что государство говорит презирать. Сейчас преподаватели заливают про какие-то фейки и нацистов. Никаких пар о том, как противостоять пропаганде, у нас не проводится. Раньше нам показывали, как меняется риторика [пропагандиста Владимира] Соловьева, как работает пропаганда, а сейчас ничего. 

Когда появились новости об угрозе отчисления за задержания на антивоенных акциях, всё мое окружение перестало выходить [на митинги], говорят: «Мне еще нужно университет закончить. Успех [протестов] маловероятен, а угроза реальна». Я пока остаюсь в журналистике, но среди моих однокурсников очень многие уходят из профессии или переезжают, потому что не видят смысла: независимых медиа всё меньше, а платить готовы только в провластных изданиях. И как-то совесть продавать не хочется, потому что учили-то нас на первых курсах как будто бы другому. 

«Как будто настало время, когда нельзя говорить»

Студентка 4-го курса факультета журналистики МГУ

На парах мы не обсуждаем войну. Только на политическом модуле обсуждали закрытие СМИ, но мы больше обсуждаем СМИ, которые еще функционируют, что логично. Был инцидент на одной лекции, что назвали медиа, которым сейчас можно доверять — среди них были РИА «Новости» и Первый канал. Насколько я знаю, преподавателей просили не разговаривать с нами о войне, чтобы не травмировать и не провоцировать. Страшно что-то высказывать, потому что никто не знает, куда эта информация пойдет дальше. Как будто настало время, когда нельзя говорить о чём-то, потому что будут последствия.

Был случай с преподавателем магистрантов, который рассказывал про войну на лекции какие-то хорошие вещи и привел аспиранта в футболке с буквой Z. На факультете учатся ребята с разными взглядами, поэтому никто не пожаловался на это, насколько мне известно. 

Еще было собрание старост, на котором преподаватель права Иван Панкеев сказал, что в России есть свобода слова, и рассказывал, почему не стоит ходить на митинги в формулировке «смотрите, что с вами будет, если вы пойдете». Он не говорил «нельзя ходить на митинги» и не угрожал, а сказал, по какой статье могут привлечь участника несанкционированного митинга. У нас нет такого, что ты пошел на митинг и тебя отчислили. 

Когда я была на первом курсе, у нас был практикум: как будто случился теракт и мы пишем заметки об этом. Это довольно тревожная для первокурсника информация, мы боялись в метро идти. Но ладно, это нас научило «отделяться» от информации. Но в прошлом году, когда ребята писали новость про закон об иноагентах, преподаватели заблокировали новость и не хотели пропускать материал. «В студенческом материале такое недопустимо, зачем вам писать о сложных вещах, давайте учиться на чем-нибудь простом», — примерно так они объяснили. При этом у нас есть предмет «Журналистика в экстремальных ситуациях», что не звучит как что-то «простое». Но все темы, которые могут причинить вред факультету, опускаются, политический материал написать нельзя. Думаю, никто не хочет по шапке получить. 

Иногда мы анализируем информацию вообще из любых источников. На политическом модуле есть задание на разделение факта и мнения. Мы читаем текст независимого и государственного СМИ: и там, и там бывают какие-то ошибки, мы разбираем их по косточкам. Но «Важные истории» не обсуждаем, например, и в дипломах указывать не рекомендуется их. 

С практикой у меня всё было нормально, я ее проходила в одном независимом СМИ, не иноагенте, мне ее зачли. Но есть информация, что первокурсникам сказали, что им можно проходить практику только в тех СМИ, которые не признаны иноагентами. Это не официальный запрет: если вы хотите, то можете идти куда угодно, но это будет не инициатива журфака. Факультет может направить в ВГТРК, «Московский комсомолец», «Вечернюю Москву» и в другие подобные СМИ. У меня есть ощущение, что на факультете [преподаватели] мыслят категориями, что работать надо там, где дают работу. Центр медиакарьеры постит вакансии ВГТРК и RT, но прям советов, куда идти работать, — такого не видела.

«С пеной у рта говорит про злой запад» 

Студент 4-го курса факультета журналистики ВШЭ 

Никаких обязательных воспитательных или ура-патриотических встреч, как это было в других вузах, у нас не было. Вопрос о том, как освещать войну в СМИ, тоже не поднимался на тех парах, где я был. Какие-то преподаватели просто игнорируют происходящее, более эмпатичные и адекватные переносили дедлайны, проводили антистрессовые упражнения, но про саму войну говорить не могли тоже.

И поворот в сторону пропаганды конкретно в Вышке начался задолго до 24 февраля. Среди преподавателей начали появляться «специалисты» из RT. Мне попался всего один, но он был скорее некомпетентный, чем идеологизированный. Но на курсе «Международная журналистика» ребята говорили, что преподаватель — гендир RT Николов — всё еще с пеной у рта говорит про «злой Запад».

Есть много однокурсников, которые активно говорят про «коллективный запад», «тупых либеральных политиков» и выступают за «спецоперацию», потому что она «нужна». Совсем недавно произошел большой спор по теме боевых действий, и девочка, работающая на Первом канале, доказывала, что в России есть свобода слова, говорила: «Только Навального траванули, и то немножечко». Была еще студентка, которая хвасталась тем, что новости на пропагандистской «Вечерней Москве» собрали больше просмотров, чем [репортажи из Украины журналистки «Новой газеты»] Лены Костюченко, и ей выдадут премию. Другие давно ушли в SMM-войска или глянец и делают вид, что ничего вокруг не происходит. Если от преподавателей из провластных медиа можно было что-то такое ожидать, то от однокурсников, которые до массовых увольнений [преподавателей] из Вышки ходили на те же пары, учились распознавать пропаганду и работать с информацией, я все еще в шоке.

«Преподаватели не могут пошутить, потому что боятся»

Студентка 2-го курса факультета медиакоммуникаций ВШЭ

На нашем направлении сейчас больше обычных гуманитарных предметов. На первом курсе историю у меня вела довольно странная женщина: она утверждала, что Украина — это Россия, а Сталин не так уж и плох. Но подобная риторика в ВШЭ скорее исключение, чем правило. Относительно недавно у нас сменился ректор, но не могу сказать, что это как-то сильно отразилось на преподавании. 

Единственное, что ощущается — страх. Преподаватели часто не могут пошутить или выразить своё мнение, потому что боятся. Часто они говорят: «Вы и так сами все понимаете». И мы, правда, понимаем. Предполагаю, что они боятся доносов. Но иногда они все же позволяют себе едкие высказывания, шутки или просто закатывают глаза.

При этом вся группа (27 человек) разделяет одну позицию: многие из нас ходили на митинги, в общем чате присылали инструкции, как общаться с полицейскими, что делать, если попал в автозак, и т. д. Мы обсуждаем всё происходящее, поддерживаем друг друга, сокрушаемся по поводу очередных жутких фотографий и жалуемся на абсолютно неопределенное, будто бы пропавшее будущее.

Я больше не могу представлять себя участвующей в каких-то грандиозных событиях в будущем, потому что все в голове сводится к одному — к невозможности. Сегодня я уже совсем не представляю, что меня ждёт завтра или через год. Я хотела улететь учиться в магистратуру за границу, сейчас я даже не думаю об этом. У меня нет ответа буквально ни на один вопрос, поэтому я предпочитаю об этом сегодня даже не думать, иначе я зарываюсь.