«Если бы это была путинская дача, то ее бы там точно построили». Эксперт Greenpeace о единичных успехах и системных провалах борьбы за экологию

Сегодня, 24 сентября, Госдума должна была рассмотреть в первом чтении законопроект, который предлагает закрепить за правительством России право менять границы национальных парков. По мнению защитников природы, эта инициатива девальвирует борьбу за целостность природных территорий, которая велась последние десять лет. Несмотря на то, что этот документ уже получил одобрение профильного комитета по природным ресурсам, собственности и земельным отношениям, вчера его глава депутат Николай Николаев неожиданно перенес рассмотрение законопроекта. Он отметил, что депутаты получили более 700 обращений граждан, жесткую позицию Совета по правам человека и замечания Государственно-правового управления президента России. Поток обращений был организован усилиями Greenpeace. «Важные истории» поговорили с ведущим экспертом экологической организации Михаилом Крейндлиным о том, как на фоне единичных и громких успехов в борьбе за природные памятники в России продолжается менее публичная системная работа по изменению природоохранного законодательства не в пользу экологии.

— За последний год мы видели два успешных протеста: на Шиесе, где протестовали против полигона, куда хотели свозить московский мусор, и на Куштау, где люди обороняли гору, которую планировали уничтожить ради добычи соды. До этого многочисленные кампании — например в защиту Байкала, на берегу которого работал токсичный целлюлозно-бумажный комбинат, или Химкинского леса, который все-таки разрезали на две части для того, чтобы проложить скоростную трассу Москва — Петербург, — такого успеха не приносили. Можно ли сказать, что что-то изменилось?

— Не могу сказать, что совсем никакие протесты не приносили успеха, они приносили и раньше, и по-разному, просто в последнее время они стали очень громкие. 

Но на самом деле самые масштабные экологические успехи были в конце 80-х, начале 90-х годов. Когда отменили переброску сибирских рек, часть вод из которых планировали перебросить до Средней Азии через Казахстан. Или когда отменили строительство больших плотин, например Туруханской ГЭС в Сибири. Если бы ее построили, то была бы затоплена огромная территория, около миллиона гектаров. Ну и вообще в 90-х годах много чего получалось.

— А потом перестало?

— Мощная деэкологизация политики началась в общем-то в 2000 году с приходом Владимира Владимировича Путина. Потому что одним из первых его указов что было сделано? Была ликвидирована в нашей стране независимая природоохранная служба — Госкомэкология. По себе знаю, я в ней работал. Даже рядовой инспектор мог своим решением остановить бурение любой нефтяной скважины (ну ладно, не своим, инспектор мог подготовить решение, которое было подписано начальством). Мы это делали. Неважно, это был «Лукойл» или «Роснефть», нам было всё равно. Мы могли приостановить финансирование незаконного строительства. Руководство Госкомэкологии поддерживало эти вещи независимо от того, на чьи интересы мы наступали. Сейчас институционально нет такой службы, которая так может сделать. 

Росприроднадзор находится под Министерством природных ресурсов, которое в первую очередь занимается использованием природных ресурсов, а уже потом охраной природы. Ну вот, это произошло в 2000 году и пошло по накатанной. С моей точки зрения, рубежом была Олимпиада в Сочи. До нее еще были какие-то успехи, например, в начале 2006 года удалось отодвинуть нефтепровод от Байкала. Тогда с одной стороны Байкала ЮКОС хотел построить нефтепровод. Он сначала гнул пальцы, говорил: «Чего вы тут нам сделаете?», покупал местных ученых, активистов, экспертизу. Но тут как раз на него начались гонения. Тогда их проект был заморожен, убит. А потом тут же как конкурент вылезла «Транснефть», которая с другой стороны Байкала хотела построить трубопровод. Там тоже было решение правительства, продавили экологическую экспертизу, а потом отменили. Тогда такой мощный протест начался и в Москве, и в Иркутске, который привел к тому, что лично Владимир Владимирович карандашом нарисовал, куда надо отвести этот нефтепровод. 

— После 2006 года власть перестала прислушиваться к протестам?

— Не то чтобы совсем перестала, но с этим стало гораздо хуже. Во-первых, в связи с общим ухудшением экономической ситуации экологические проблемы стали менее важны, стали уходить. Меньше людей этим стало заниматься.

— Сейчас эта тенденция поменялась?

— Сейчас она, видимо, меняется обратно, да. Во-первых, потому, что люди стали жить получше, во-вторых, потому, что они стали больше думать о том, как они живут. Но опять же все эти протесты не системны, они очень локальны, к сожалению. 

Почему победили на Куштау? Потому что никто не думал, что народу хватит духу драться с ОМОНом. Я тоже не думал, честно скажу. Я думал, что сломают. Но когда за сутки из двухсот человек образовалось 10 тысяч, это уже не то количество, с которым легко справиться. 

Наверное, если бы туда ввели дивизию Дзержинского, она бы с ними справилась, но это фактически война с собственным народом на середине территории на фоне Хабаровска и Беларуси.

Ну и понятно, что это все выплеснулось в СМИ, в интернет, тут вариантов у власти действительно не было. И господин [губернатор Башкирии Радий] Хабиров на это не обращал внимания, пока ему из Москвы не объяснили, что что-то он не то делает. На Куштау людей не удалось ни сломить, ни маргинализировать, ни растащить, ни поссорить друг с другом, как, например, получилось с тем же протестом против добычи никеля в Воронежской области. 

В Шиесе в значительной степени сыграл роль менталитет людей на Севере. Они почувствовали себя униженными. Для них это очень серьезно. Ну и местная полиция совершенно не жаждала переходить в какую-то жесткую конфликтную фазу. 

— Почему у других не получается так собраться? Мусорные протесты были не такими результативными.

— Мне сложно сказать. Думаю, в значительной степени потому, что в тех регионах, где они проходили, люди не настолько связаны с землей. «Я не хочу, чтобы у меня под окнами была свалка» — эта позиция абсолютно понятна. С другой стороны, если свалку отодвинули на километр — уже можно не выходить.

В любом случае все эти протесты — это очень локальные случаи. 

— То есть нельзя сказать, что власть в последнее время стала больше заботиться об экологии?

— Нет. Есть факты, которые говорят как раз о противоположном. 

— Сегодня Государственная дума должна была в первом чтении рассматривать законопроект, который касается особо охраняемых природных территорий — национальных парков. Депутаты предлагают дать Правительству России полномочия, чтобы своим решением «вырезать» из нацпарков куски территории. В пояснительной записке к этому законопроекту было сказано, что новый закон хотят принять под людей, проживающих в нацпарках. Судя по вашим заявлениям, вы этому не очень верите?

— Законопроект касается нацпарков — это обычно самые проблемные случаи среди всех природных памятников. Потому что заповедники обычно находятся где-то далеко, до них сложнее добраться (кроме Кавказского заповедника, которому не повезло находиться в легкодоступном месте и от которого постоянно хотят что-то отрезать). А в нацпарках нередко расположены населённые пункты, где живут люди, с которыми постоянно какие-то скандалы.

Какие режимы особо охраняемых природных территорий существуют в России

• Заповедники и нацпарки — два самых охраняемых вида природных территорий. Что можно, а что нельзя там делать, описано в федеральных законах. Можно строить только то, что как-то непосредственно связано с их функционированием. Для заповедников — это фактически только кордоны (места, где проживают инспектора) или такие объекты, как противопожарные дороги. Внутри заповедных территорий почти нет населенных пунктов, а если и есть, то очень небольшие — как правило, это разросшиеся кордоны, где еще с давних времен жили сотрудники природоохраны. 

• В национальных парках допускается больше видов деятельности. Там разрешено строительство рекреационных и спортивных объектов, можно строить инфраструктуру — дороги и газопроводы. Нередко на территории национальных парков расположены населенные пункты — села и даже города. 

• Для других категорий особо охраняемых природных территорий (заказников, памятников природы, природных парков, дендрологических садов) все определяется решением органа власти, который его создал. Это могут быть региональные власти или федеральные. Они принимают специальное положение о конкретной территории. Обычно запрещены сплошные рубки, добыча полезных ископаемых, строительство, кроме строительства в населенных пунктах. Но есть разные примеры, когда это разрешено.

— Действительно, для нацпарков есть нормы закона, которые усложняют жизнь людям, и их надо отменить. Более того, мы считаем, что в защите интересов людей, которые живут в нацпарках, законопроект недостаточно силён и его надо усиливать. Он решает некоторые проблемы: например, разрешает местным жителям приватизировать земли в границах населенных пунктов внутри нацпарков — сейчас этого сделать по закону нельзя. 

Но есть вещи, которые законопроект не решает. Например, если человек хочет баню построить или распахать поле, он по-прежнему должен это согласовывать с Минприродой. Причем не с местным каким-то начальством, а с Москвой. Мы считаем, что это неправильно. Но эти проблемы, на наш взгляд, надо решать по-другому. Например, внеся конкретные изменения, касающиеся только населенных пунктов. В документе, который будет рассматривать Госдума, прописана возможность изменения границ любых национальных парков решением Правительства. И вот это мы считаем совершенно недопустимым. 

То есть мы считаем, что, с одной стороны, надо как раз режим ослаблять, чтобы не было этих ненужных ограничений, а с другой стороны, при этом сохранять целостность нацпарков, не допуская возможности изменения их границ. Потому что любое изменение границ означает изъятие той территории, которая кому-то нужна. 

И понятно, что именно изымать будут в первую очередь. Ну, населённый пункт тоже будут вырезать, но проще будет вырезать то, что интересно власти. Если земли будут представлять какую-то коммерческую ценность, месторождения полезных ископаемых, какие-то там рекреационные объекты, горнолыжные курорты, горнолыжные трассы и так далее.

— Как они будут это обосновывать?

— Они не обязаны никак это обосновывать, в том-то и дело по тексту законопроекта.

— В законопроекте говорится, что изменение границ будет также рассматриваться на общественных слушаниях. 

— Это формальность. Не написано же, что, если люди будут против, то… Ну и, опять же, эти слушания... Вот я вам могу привести пример того, как я один раз участвовал в общественных слушаниях по строительству дороги в заповеднике Утриш. Там планировали строить так называемую дачу Медведева, но сначала надо было построить дорогу. 

Поднялась такая буча, что народ грудью встал перед бульдозерами — место было намоленное. И тогда власти объявили: мы проведем экспертизу и общественные слушания. Это происходило следующим образом (я просто описываю пример, таких случаев было много на самом деле): на четыре часа дня назначены общественные слушания в городе Анапе в кинотеатре «Родина». Но народ, поскольку бузит, за два часа собрался и на площади перед кинотеатром образовался стихийный пикет. При этом в два часа в этом же самом зале, где должны быть эти общественные слушания, администрация города проводит совещание по подготовке к Новому году (дело было в декабре). А дальше, когда наступило четыре часа, эти люди просто оттуда не вышли. В дверях поставили крепких молодых людей с бритыми головами, и они сказали: «А вы знаете, а мест нет» — «А как же слушания?» — «А что? Они тоже граждане Анапы». Их там двести человек — там большая администрация в Анапе. И они, естественно, проголосовали как надо. И таких случаев было достаточно, когда на слушания привозили специально правильных людей, которые устраивали там все как надо.

— Вы говорите, что нет системной борьбы за экологию, но все-таки немало примеров, когда совсем наглые попытки что-то вырезать, где-то что-то построить — заканчивались победой экологов. В том же Утрише строительство приостановили, несмотря даже на тот исход общественных слушаний. 

— Ну, если бы это была путинская дача, то ее бы точно построили, А Медведев все-таки не был настолько весом. 

Нельзя сказать, что делают вообще что хотят, но давление каждый раз все более серьезное.

Например, это по моим подсчетам уже десятая попытка протащить подобный законопроект с 2011 года. Появляется какая-нибудь «хотелка» — появляется законопроект. В 2011 году хотели построить горнолыжный курорт Лагонаки на биосферном полигоне Кавказского заповедника. Появился законопроект, который разрешает строить горнолыжные курорты и всякие гостиницы и дороги как раз на биосферных полигонах заповедников (часть заповедной территории, на которой разрешается умеренная хозяйственная деятельность. — Прим. ред.).

Потом «Газпром» и «Роза Хутор» хотят строить уже в самом заповеднике, в Кавказском, горнолыжный курорт — появляется закон, который разрешает создавать биосферные полигоны уже внутри заповедников и там строить. Он, кстати, принят в 2016 году. 

В 2013-м и в 2015 году была попытка в одинаковых совершенно формулировках принять закон, который позволяет менять границы совершенно любых особо охраняемых природных территорий (ООПТ) и исключать из них территории, утратившие, как там написано, всякое значение. Человеку надо себе кусок леса вырезать — устроил пожар, сказал: «Все, теперь ценность ООПТ утрачена». Вырезай. Но не прошло. 

Потом в 2016 году появился еще один замечательный законопроект, его уже Минприроды пыталось «протащить», где было написано, что любые участки можно выделять из любых заповедников по решению президента. Но тоже не прошло. Мы там устроили тоже большую бучу, и в администрации президента, как нам стало известно, сказали, что нет, типа, не вовремя сейчас. 

Были отдельные попытки вырезать конкретные территории. Большинство этих законопроектов не доходили даже до первого слушания. А сейчас — законопроект прошел профильный комитет и вынесен на заседание Госдумы. И у него такой состав авторов, который говорит, что есть очень серьезные намерения его принять: Воробьев, Турчак, Неверов, Бурматов — все единороссы.

Об уровне системного давления можно судить по тому, как в 2016 году принимался закон, который в итоге позволяет построить горнолыжный курорт в Кавказском заповеднике. Изначально это был законопроект «Об особенностях оборота отходов в республике Крым», принятый в первом чтении. И вот в этот закон за день до второго чтения внесли новый пункт, который разрешил выделять биосферные полигоны в границах заповедников. И все это вместе сразу приняли во втором чтении, а на следующий день — в третьем. 

Или я вам приведу совсем свежий пример: недавно был принят Госдумой и подписан президентом другой законопроект — об отмене государственной экологической экспертизы. 

В первом чтении это был закон, который касался исключительно БАМа и Транссиба. Но ко второму чтению в закон внесли нормы, отменяющие экологическую экспертизу для всех региональных особо охраняемых природных территорий. То есть теперь там могут строить все, что прямо не запрещено, и не нужно будет проводить оценки экологического воздействия. Для федеральных ООПТ и Байкальской природной территории, — экспертиза до 2024 года отменена для проектов, касающихся транспортной инфраструктуры: автомобильных и железных дорог, портов, аэродромов.

То есть теперь, чтобы построить дублер Щелковского шоссе через национальный парк «Лосиный остров» или расширить трассу БАМа на Байкале, экологическую экспертизу проводить не надо.

— Вы недавно писали, что закон, который отменил государственную экологическую экспертизу, — один из самых опасных этих экологических законов. Можете объяснить почему?

— При всей сложности с экологической экспертизой (она очень редко дает отрицательные заключения) — это единственный механизм предварительной оценки любой строительной деятельности на особо охраняемых природных территориях. 

К экологической экспертизе привязаны и, например, общественные обсуждения проекта. То есть без экспертизы люди до последнего момента даже не узнают, что где-то рядом будут что-то строить — пока стройка не начнется. И это, конечно, ещё и очень серьёзное нарушение прав граждан о получении достоверной информации о благоприятной окружающей среде, которое у нас в Конституции где-то там до сих пор прописано. 

Ну, и вопрос не только в том, чтобы отменять стройки. В большинстве особо охраняемых природных территорий можно строить и линейные объекты (мосты, трубопроводы, железные дороги), и сельскохозяйственные предприятия, и гостиницы. Но все это раньше требовало проведения экологической экспертизы, а мы могли как общественная организация давать свои аргументированные предложения. Например, есть Волго-Ахтубинская пойма, где захотят построить гостиницу, а там какая-нибудь колония редких птиц. Раньше как раз экспертиза и могла сказать, что в этой рекреационной зоне можно строить гостиницу, а конкретно здесь нельзя, потому, что здесь эта колония птиц. Теперь они про эту колонию просто не узнают. Потому что нет никакого механизма, который заставляет их об этом узнать.

— Строительная документация теперь будет проверяться градостроительной экспертизой при Минстрое? Это не устраивает?

— Минстрой не учитывает законодательства об охране окружающей среды. Там единственное, что может учитываться, всякие ГОСТы, СНИПы, это очень небольшая часть того, что нужно. В составе проектной документации должны быть только результаты оценки воздействия на окружающую среду (ОВОС), но это именно сами результаты — то есть в документах будет написано, что ОВОС проводилась. Если нет общественных слушаний, то мы не узнаем, как она проводилась и не сможем влиять на нее и озвучивать свои аргументы. 

— Власть вообще неохотно идет на попятную в таких делах?

— Конечно. Если принято решение, под него заложены чьи-то деньги. И сам факт похода на попятную для любой власти отрицательный. Понятно, что его иногда используют в пиар-целях, как с тем же Куштау получилось. Явно, что там рейтинг Путина на этом вырос. И даже Хабирова. Все уже забыли, что он сам говорил, что его никто не сломает и Куштау будут разрабатывать. Тем не менее теперь он главный борец с Башкирской содовой компанией, и большая часть населения готова ему это простить. 

При этом в то же время если взглянуть, что происходит на системном уровне, — принимаются поправки в Конституцию, в которых помимо прочего говорится, что Россия может не выполнять решения международных организаций.

Как это понимать? Это что означает, что Россия может не выполнять решения ЮНЕСКО? В России 11 природных объектов всемирного наследия, признанных ЮНЕСКО, половина из них находится под угрозой. В девственных лесах Коми давно пытаются начать добычу золота, хотя есть решение Верховного суда, что это недопустимо. На Алтае все еще до конца не отменен проект строительства газопровода через плато Укок в Китай, незаконно строят туристические базы. Кавказский заповедник, где хотят строить горнолыжный курорт, тоже находится под защитой ЮНЕСКО, и после принятия закона, о котором я говорил, это по сути последний сдерживающий фактор.

— А все это должно быть запрещено, потому что…?

— Все это должно быть запрещено, потому что это частично или просто противоречит закону. Ну а самое главное, почему говорим конкретно про это, — потому что девственные леса Коми это и объект всемирного наследия ЮНЕСКО, и в самой конвенции написано, что страна должна обеспечивать сохранность этих объектов. Это пока дает юридически обязывающее решение, но вот эта статья Конституции может повлиять. Например, скажут: «Ну вот, а мы можем это не выполнять». Тогда следующим шагом должен быть выход из ЮНЕСКО. Как, например, [это сделали] США. Они сказали, что не будут выполнять требования ЮНЕСКО, и вышли из него. Но это по крайней мере было честно.

— А почему строительство, например, турбаз и гостиниц это плохо? 

— Во-первых, само строительство наносит урон природе. Строительство дорог приводит к тому, что посещение тех территорий, которые были недоступны туристам, становится достижимым. Во-вторых, увеличивается туристический поток, он никем не регулируется, территория просто вытаптывается. Это происходит сейчас, кстати, с Байкалом. 

— Те же США, которые вы упоминали, довольно активно обустраивают свои национальные парки, посещение их очень популярно среди туристов, там есть автомобильные дороги. Почему у американцев это получается, а в России возникают такие сложности?

— Во-первых, я бы сказал, что в этом есть некая идеализация. У них это тоже не все хорошо получается. И, во-вторых, у них очень большие деньги вкладываются в развитие инфраструктуры. У нас в инфраструктуру вкладывается недостаточно денег. Нет экологических троп, которые могли бы «канализировать» как-то туристический поток и предотвратить порчу территории. Деньги вкладываются в основном в строительство гостиниц. 

— Как найти баланс между интересами природы и интересами человека? Для чего сохранять природу, если не давать возможность людям посетить заповедники и нацпарки? Или, например, добыча золота — приносит доход государству (или, по крайней мере, должна). Иногда кажется, что позиция экологов не находит широкой поддержки, потому что кажется нереалистичной?

— Если говорить про те же охраняемые территории, у нас в стране их 13% от общей площади. При этом из них реальную защиту имеет меньше 5 % — 3,5 %, около того. Это не очень большая часть территорий в масштабе страны. Какие-то из них могут занимать действительно важные территории. И, наверное, места, где добывать золото или еще что-то делать, можно найти еще где-то. А эти территории — они уже как бы выделены государством для того, чтобы их сохранить... Если говорить даже про международные обязательства, то, например, конвенция о биологическом разнообразии, которую наша страна подписала, говорит, что площадь сохраняемых районов должна быть не менее 17 % наземных и 10 % морских. В следующем году они должны быть пересмотрены до 30 %, потому что во всем мире идет давление на системы и, соответственно, площадь их сокращается. Может, в нашей стране это не так актуально, а в других странах идет очень интенсивное воздействие, поэтому последние острова, которые могут сохраниться — это особые охраняемые территории. А нам еще и до 17 % далеко. И поэтому я считаю, что концепция такой реальной охраны, то есть выделения наиболее важных ключевых ценных природных территорий, — это как раз и есть компромисс. Все равно половина территории страны или Земли не будет занята особо охраняемыми территориями. Никто такой задачи не ставит.